"...Вариант газовой камеры, и даже более жестокий"

Чтобы обсудить книгу, такую как «Кто сумасшедший?», необходимо, не вдаваясь в семантические и технические сложности психиатрии, прояснить некоторые основные моменты. Самый важный из них – понятие болезни. Когда человек говорит, что он болен, он, как правило, имеет в виду 

1) что он страдает (или считает, что страдает) от расстройства или ненормальности в деятельности его тела; и 

2) что он хочет (или, по крайней мере, готов согласиться) получить медицинскую помощь. 

Если первое из этих двух условий отсутствует, мы не считаем человека больным. Если отсутствует второе – мы не считаем его медицинским пациентом.

Медицинская практика на Западе исходит из научной предпосылки о том, что целью врача является диагностика и лечение расстройств человеческого тела и этической предпосылки о том, что предоставлять эти услуги он может только с согласия своего пациента.

Иными словами, врачи обучены лечить недомогания тела – а не экономические, нравственные, расовые, религиозные или политические «болезни». И они сами (за исключением психиатров) ожидают требования, а пациенты в свою очередь, ожидают от них, врачевания заболеваний тела – не зависти или ярости, ужаса или безрассудства, нищеты или глупости и других невзгод, преследующих человека.

Чтобы понимать психиатрию, нам требуется понять идею психического заболевания, отчасти происходящую из того факта, что человек может вести себя так, как если бы он был болен, не имея при этом болезней тела. Как же нам реагировать на такого человека? Обращаться с ним так, как если бы он был болен, или как если бы он был здоров? Сегодня считается постыдно нецивилизованным и наивно ненаучным, обращаться с ним как кем-то, кто не болен, - каждый считает, что такой человек очевидно болен, то есть «болен психически».

Я считаю такой подход серьезной ошибкой. Я считаю, что «психическая болезнь» - это метафорическое заболевание.

Эти рассуждения приводят к двум прямо противоположным точкам зрения на психическую болезнь и недобровольную психиатрию (то есть, психиатрию, которую пациент контролировать не может). Согласно одной, психическая болезнь подобна любому другому заболеванию, а психиатрическое лечение – любому иному лечению; согласно другой, такого понятия как «психическая болезнь» не существует, а недобровольное психиатрическое вмешательство – это пытка, а не лечение. Западных и коммунистических психиатров объединяет приверженность первой точке зрения. Разногласия между ними сводятся к тому, что считать психическим заболеванием, кого следует недобровольно госпитализировать и как его следует лечить, когда его туда поместили.

29 мая 1970 года Жорес Медведев, выдающийся биолог-антилысенковец, был, подобно многим другим русским интеллектуалам, заключен в психиатрическую больницу. Благодаря протестам выдающихся ученых и писателей как в России, так и за ее пределами, его освободили без малого три недели спустя. По моему мнению, его отчет интересен не доказательством того, что коммунисты проституируют психиатрию в политических целях, как утверждают братья Медведевы и соглашаются множество комментаторов – поскольку любые недобровольные психиатрические меры являются политическими. В каждом таком случае полицейская власть государства применяется для контроля индивидов, признанных источниками проблем для общества. Интересны, по-моему, взгляд Медведевых и их сторонников в России на советскую психиатрию, а также реакция западных журналистов и психиатров на ситуацию Медведева и советскую психиатрическую практику в целом.

Для начала, Жорес Медведев не критикует недобровольную психиатрию, и даже не задумывается о ней специально. Напротив, он в нее искренне верует: он знает, что некоторые люди здоровы, а некоторые – безумны; что здоровые люди должны быть свободны, а безумные – заточены в психиатрические учреждения, и что хотя он не врач и не психиатр, он может отличить здорового от сумасшедшего. Настаивая на том, что «… в обычном повседневном смысле, я нормально приспособлен к окружению», он неустанно протестует против «незаконности» госпитализации. Однако, он спешит убедить нас в том, что он не против психиатрии, и его взгляды в этом вопросе, как и во всех остальных, совершенно нормальны: «Теперь, в конце этого рассказа, я хочу подчеркнуть, что он определенно не был написан потому, что я считаю, будто в душевной болезни есть что-либо постыдное. Болезнь – это не порок, а неудача, заслуживающая сочувствия и сострадания. Как для пациента, так и для врача борьба с заболеванием может стать трудной и героической. Психические заболевания широко распространены… разумеется, никто не защищен от возможности стать жертвой психического заболевания – гарантий от какой-либо болезни просто-напросто не существует».

В поддержку такой точки зрения он приводит примеры «историй» Гоголя, Достоевского, Чехова, Хаксли, Дарвина, Толстого, Джека Лондона, Хэмингуэя и нескольких других людей, каждого из них в качестве душевнобольного. Иными словами, Медведев излагает психиатрическую пропаганду, неотличимую от официальной линии Американской медицинской и психиатрической ассоциаций.

Искренность психиатрических убеждений Медведева пошатнуть невозможно. Его вера в недобровольную психиатрию столь тверда и непоколебима, что он немедленно применяет ее в отношении  любимого старшего сына. Когда его мальчик проявляет поведение, которое Медведев описывает как «хиппи» - мы узнаем об этом в самом начале книги – «мы были вынуждены обратиться за советом к психиатру: то есть мы предприняли действия, естественные для родителей, шокированных неприемлемыми изменениями в характере ребенка в трудном возрасте».

Может быть, Медведев не понимал в это время того, что понял позднее: он пишет, что «психиатры играют все более важную роль во всем этом [в социальном и политическом использовании медицинских досье] – они могут тайно запретить молодому человеку доступ в учебные заведения или к поездкам за границу даже в качестве туриста, или объявлять о его пригодности или непригодности ко многим видам работ. Медицинские записи, хранящиеся в больнице или диспансере, способны причинить человеку такие же проблемы, как приговор суда или еврейское происхождение».

Из этого можно заключить, что Медведев очень хорошо понимает природу институциональной психиатрии (то есть психиатрических услуг, которые оплачивает и контролирует государство) поскольку здесь он правильно ее описывает - как систему социального контроля посредством наложения стигмы. Однако он этого не признает, настаивая на том, что психиатрия – это просто разновидность медицинской практики, которой «злоупотребляют» злые бюрократы. Он сам, разумеется, применял бы ее правильно. А именно, вот таким образом: «Мы, разумеется, слишком хорошо знаем о маньяках и фанатиках с «бредом реформаторства», которые были способны осуществлять массовые убийства, террор, геноцид – сюда входят Нерон, Гитлер, Гиммлер, Ежов. Берия, Сталин». Все это было бы патетически абсурдно и смешно, если бы не тот факт, что именно непоколебимая вера в мифологию душевной болезни и все то, что из нее проистекает, повлекла за собой бедствия, причиненные не только Медведеву, но и бесчисленным другим.

Чехов и Замятин достаточно давно понимали, что такое психиатрическое учреждение. Не столь давно это понял Валерий Тарсис – но не Жорес Медведев. Оказавшись лично жертвой этого медицинского преступления против человечности, он занимает позицию тех, кто его жертвой сделал – ведь он считает недобровольную психиатрию неправомерной пыткой не в отношении всех, кто ей подвергся, а только в отношении себя (и небольшого круга людей, которым он симпатизирует).

Более того, протесты русских интеллектуалов против психиатрического заточения Медведева, с таким восторгом поддержанные в западной печати, не столь обнадеживающи, как это кажется на первый взгляд. Поскольку, подобно Медведеву, авторы подчеркивают свою лояльность принудительной психиатрии. Чего они пытаются добиться – или так это выглядит – так это защитить человека из своей среды.

Среди протестовавших против госпитализации Жореса Медведева был Александр Солженицын. Он написал: «Пора бы разглядеть: захват свободомыслящих в сумасшедшие дома есть духовное убийство, это вариант газовой камеры, и даже более жестокий». (выделение Солженицына). Однако почему Солженицын возражает исключительно против психиатрического заточения здоровых? И что наделяет его уверенностью в том, что Медведев не был «безумен»? Представляется, что согласно законам о психической гигиене сообщества Массачусетс, Медведев подпадал под применимый стандарт «безумия», по которому человек должен быть «склонен вести себя так, чтобы явно нарушить установленные законы, обычаи, соглашения или мораль сообщества». В действительности, трудно вообразить себе кого угодно, кто не подошел бы под данный статут подлежащего госпитализации психически больного.

Было бы ошибкой объяснять это глупостью законодателей, составивших такие законы. Напротив, это доказывает их ум и дальновидность, поскольку туманность и всеохватность стандартов недобровольной психиатрической госпитализации служат поставленной цели – наделить дискреционной властью тех, кто исполняет законы о психической гигиене.

И в этом кроется несостоятельность достойного во всем остальном восхищения, призыва Солженицына. Что такого есть в понятии «психическое заболевание», что превращает человека, пораженного таковым, в подходящую жертву для преступлений против человечности? Если недобровольная психиатрическая госпитализация и «лечение» морально столь же неприемлемы, сколь и медицинские преступления нацистов, как они могут оказаться приемлемы по отношению к любому человеку, здоровому или больному, врагу или другу?

Иными словами, почему протест может быть направлен только против сожжения на костре людей, невиновных в ереси? Почему не распространять его также и против сожжения еретиков? Если мы видим, что недобровольные психиатрические вмешательства – это преступления, нам следует их упразднить. Если мы полагаем, что это лечение, то мы вынуждены проявлять бдительность в том, чтобы люди, которых подвергают этим мерам, в самом деле были «психически больны», и следовательно, заслуживали «помощи», столь заботливо им предоставляемой.

Призыв Солженицына, особенно фразы, в которых он высказан, однако, крайне важны. Странно, и удручает, лишь то, что он, а также журналисты и психиатры, его поддержавшие, не развивают аргумент до конца. Что они или не могут, или отказываются, увидеть поразительные сходства между прессой, контролируемой государством, и психиатрией, контролируемой государством. 

Когда государство контролирует прессу, как это имеет место в России, газеты печатают лишь то, что, граждане должны читать, по мнению государства. То, что люди желают читать сами, а государство этого не хочет, они или не могут получить, или должны читать в самиздате (копии книг, изготовленные самостоятельно).  То же самое происходит и с психиатрией. Когда государство контролирует психиатрию, как это имеет место в России, она назначает людям такое «лечение», которое они должны получать по его желанию. Если бы люди хотели получить психиатрические услуги для себя (но не для своих близких) по собственному выбору, им пришлось бы обращаться за ними в «самиздатную» психиатрию. Очевидно, что это невозможно по политическим причинам. Ведь вся психиатрия в тоталитарных государствах, и вся институциональная психиатрия – в нетоталитарных, состоит на службе у государства.

Более того, в заметном освещении со стороны западной прессы судьбы Жореса Медведева и других выдающихся русских, подвергшихся такому «лечению», а также протестов русских интеллектуалов  против этого, имеет место горькая ирония. Происходящее создает впечатление, будто такие психиатрические практики – это особенные искажения советской политической или психиатрической систем. Действительно, группы населения, которые американцы репрессируют с применением психиатрии, едва ли такие же, как те, которых репрессируют русские. Однако факты состоят в том, что американцы подавляют их больше, и подавляют подчас более жестоко, чем в России.

В психиатрических больницах США заключено приблизительно в три раза больше человек, чем в СССР. Эзра Паунд был в заточении тринадцать лет; Жорес Медведев – 19 дней. Джеймс Форрестол, Эрнест Хэмингуэй, Мэрилин Монро и Эрл Лонг – лишь немногие среди известных американцев, которых институциональные психиатры объявили сумасшедшими и поместили в сумасшедшие дома, тем самым помогая или их физическому разрушению, или духовному, или тому и другому. И где же были американские и британские Солженицыны, которые подняли бы голос в их защиту?

О советских ученых и писателях, по крайней мере, можно сказать, что они осознают инквизиторский альянс между (русским) государством и психиатрией, когда они его видят. Американские же писатели и ученые стоя аплодируют расправе, как если бы это была образцовая модель современного душевного лечения, как это заявляют ее вершители.

Скрытым за риторикой современной политики («капитализм», «коммунизм», «социализм», «демократия») и психиатрии («диагноз», «госпитализация», «лечение») остается простой и неизбежный вопрос:  что, в повседневной жизни гражданина, контролирует государство, а что – контролирует он сам? В России, государство контролирует найм на работу и поиски жилья, транспорт и медицину, промышленность и сельское хозяйство, образование и прессу. В Британии и Соединенных Штатах некоторые из этих областей по-прежнему находятся под личным контролем. Но не институциональная психиатрия: и в коммунистических, и в некоммунистических странах такие психиатрические вмешательства инициируются, продолжаются и прекращаются по воле институционального психиатра и его начальников.

Институциональная психиатрия, таким образом, представляет собой разновидность отношений клиента с экспертом, в которой что-то якобы делается ради клиента, в то время как на самом деле, ему это причиняют. Могло ли быть иначе? Если эксперт может посредством полицейской власти государства навязать себя и свои услуги клиенту, а клиент не вправе отвергнуть назначения такого эксперта – что ж, клиент попался.

В прежние времена такое учреждение, благосклонно воспринимаемое церковью и правоверным большинством, называлось «Инквизиция». В наши дни, такое же учреждение, благосклонно воспринимаемое интеллектуалами и наукой, называется – «движение за психическое здоровье».

рецензия на книгу Жореса и Роя Медведевых  "Кто сумасшедший?". Опубликовано в "New Society", 16 декабря 1971.